Эренбург И.Г. «Мораль истории». Очерк

Москва. Известия. Ильичеву

Посылаю статью о процессе. Заглавие Мораль истории.

Как известно, одна из «звезд» Нюрнбергского процесса престолонаследник фюрера Рудольф Гесс пытается выдать себя за невменяемого. Для этого он остановился не на мании величия (поздно!), не на вульгарном слабоумии (обидно!), а на потере памяти: амнезия показалась ему болезнью по сезону. Когда Гессу показали фильм – фашистский парад в Нюрнберге, заместитель фюрера не узнал… самого себя. Эксперты подвергли его тщательному обследованию, и вот к какому заключению пришли крупнейшие психиатры парижского, колумбийского и макгхиллского университетов: «Мы считаем, что поведение подсудимого стало им применяться в качестве защиты при условиях, в которые он попал в Англии, это поведение теперь частично стало привычным, и будет продолжаться до тех пор, пока он будет находиться под угрозой наказания». Эксперты указывают, что Гесс впервые «потерял память», узнав о катастрофе немецкой армии под Сталинградом. Пока немцы завоевывали мир, Гесс хорошо помнил и про свои титулы, и про свои доходы. Он вспомнил, что можно не помнить только тогда, когда на фашистов нашлась управа. Однако ему надоело разыгрывать больного, и он «вылечился». Он снова «заболел», когда Красная Армия вступила в Германию. Услышав о боях в Восточной Пруссии, Гесс решил забыть все раз и навсегда. Он не одинок в этом желании: фон Риббентроп на процессе заявил, что, будучи существом чрезвычайно нервным, он принимал часто бром и потерял память. Услышав заявление Риббентропа, Гесс не выдержал, рассмеялся: его развеселил плагиатор. Я говорю об этом не потому, что меня интересуют уловки того или иного злодея. Беспамятство Гесса и полубеспамятство Риббентропа мне представляются глубоко символистическими: разбитый фашизм ссылается на потерю памяти. Если вы спросите рядового злодея, который жег хаты в Белоруссии и убивал детей, что он делал в годы войны, он вдохновенно ответит: «Сажал картофель» или «разводил гусей». Случайно уцелевший в разбитом Нюрнберге военный завод изготовляет теперь портсигары-сувениры с надписью: «На память о Нюрнбергском процессе», и, конечно же, директор завода не помнит, что еще недавно выпускал танки...

Мнимые больные, вероятно, надеются, что потерей памяти заболеют не только преступники, но и жертвы: много дали бы Гесс и Риббентроп за то, чтобы народы забыли страшные годы. Но народы помнят все, и страница за страницей разворачивается в Нюрнберге история низости, свирепости и злобы.

В чем значение Нюрнбергского процесса? Бывают судебные разбирательства, приковывающие внимание людей своей запутанностью, состязанием сторон, зыбкостью улик или наконец личностью подсудимых. Все человечество вынесло свой приговор над фашизмом задолго до Нюрнбергского процесса, да и процесс этот стал возможным только потому, что народы, возмущенные злодеяниями фашистов, поклялись уничтожить зло до конца. Нет в этом процессе, да и не может быть ничего неожиданного, мы слышим летопись зла, которую мы знаем наизусть, и не только чернилами написана она, но кровью – кровью наших близких, замученных преступниками. Мы слышим книгу, содержание которой нам известно до последней страницы, до последней точки. Что касается личностей подсудимых, то это может увлечь только мелкого репортера бульварной газеты. Есть, конечно, люди, которые жадно отмечают, что Геринг кокетливо улыбается стенографисткам, что Штрейхер все время жует бутерброды, что фон Папен весьма заботится о своей внешности и что как опытный бывалый делец Шахт «отмежевался» от своих приятелей – даже не здоровается с ними. Как все это глубоко не интересно! Пусть читателя не удивит внешне парадоксальная форма моего определения: перед нами мелкие злодеи, совершившие величайшие злодеяния. Каждый из них душевно и умственно настолько ничтожен, что, глядя на скамью подсудимых, спрашиваешь себя: неужто эти грязные и трусливые людишки обратили Европу в развалины и погубили десятки миллионов людей? Но если для созидания нужен гений, для разрушения он не требуется: убить Пушкина может выродок, сжечь книги Толстого может и невежественный дикарь. Люди, которых судят в Нюрнберге, духовно и морально не возвышаются над сотнями тысяч им подобных, от рядовых фашистов они отличаются только большей алчностью, большей жестокостью, концентрацией злой воли, которая и позволила им занять руководящие места в стране, которая долго жила злом, обожествляла зло и верила злу. На скамье подсудимых не только два десятка гангстеров, на скамье подсудимых фашизм, его волчья идеология, его коварство, его аморальность, его спесь и его ничтожество. Если люди из всех стран мира съехались в разрушенный Нюрнберг, то не только затем, чтобы присутствовать при примерном наказании двадцати преступников, но и затем, чтобы, развернув снова перед народами историю невиданного затемнения, спасти детей от возврата этой страшной чумы. Мы глядим на развалины, и мы думаем о городах будущего, мы видим перед собой маски детоубийц и мы думаем о колыбелях.

Я не знаю, почему в свое время гитлеровцы облюбовали Нюрнберг: здесь они устраивали свои съезды, здесь маршировали автоматы с автоматами, которые потом вытоптали сады Европы. Одни говорят, что Нюрнберг был городом древностей, и фашисты хотели связать свои дела, если не с живописью Дюрера, то с историей былых завоеваний, другие уверяют, что Нюрнберг был узловой станцией с изрядным количеством гостиниц. Добавляю, что Нюрнберг в древности славился своими палачами и был в нем музей средневековых пыток. Может быть, и это привлекло внимание изуверов двадцатого века? Избрав Нюрнберг, точнее то, что было когда-то Нюрнбергом, для Международного Военного Трибунала, Объединенные нации решили судить злодеев в городе, где готовились злодеяния. Геринг старается прикинуться беспечным, он то и дело улыбается, как добродушный дядюшка, который не понимает, почему его хотят обидеть. Он как-то заявил репортерам, «что ответствен только перед немцами». Что же, пусть, глядя на развалины Нюрнберга, этот добродушный толстяк вспомнит, как он обещал немцам, что ни одна вражеская бомба не упадет ни на один немецкий город. Пусть вспомнит он и его коллеги слова фюрера: «Только немец будет впредь носить оружие, но не русский, не поляк и не чех». Перед зданием трибунала стоят с оружием русские гвардейцы. А что делает «народ господ» среди развалин Нюрнберга? Подают кофе, чистят сапоги, белят стены трибунала (это легче, чем обелить себя в глазах мира).

Я не сказал бы, что подсудимые чересчур удручены. Обстановка суда их явно успокаивает: они ведь привыкли к своим «судам», где с обреченными разговаривали не юристы, а мастера заплечных дел. Ничтожные и мелкие люди, правившие Европой, они в последний раз освещены юпитерами перед миром, и часто, забывая о том, что их ждет, они мнят себя еще министрами, дипломатами, фельдмаршалами, о которых рассказывает не прокурор, а придворный историк. Слушая донесение американского посла Буллита, Геринг одобрительно кивает головой: «да, да, все это он действительно говорил Буллиту». Фон Риббентроп не согласен с оценкой его «дипломатических шагов» – его не так поняли!.. Утром до начала заседания подсудимые оживленно беседуют друг с другом, Геринг старается развеселить Деница, Розенберг советуется с Франком, Папен поучает Бальдур фон Шираха. В такие минуты им кажется, что ничего не приключилось, они собрались в передней у фюрера и обсуждают, какой народ им зарезать. Потом ими овладевает страх: впереди не трофеи, не ордена, но столбы с перекладиной. И сразу стареет на двадцать лет Риббентроп, нервно чешется Штрейхер, а у Розенберга отвисает нижняя челюсть. Они живут в лихорадке – от иллюзорных надежд до животного ужаса. Никто из них не думает о немецком народе, и никакие титулы не могут скрыть одного: перед нами гангстеры, пойманные с поличным, гангстеры, которые разыгрывали государственных деятелей. Каждый из них, как в годы войны вульгарный «фриц», взятый в плен, пытается все свалить на фюрера. Кейтель, один из столпов третьего рейха, прикидывается рядовым солдатом: он, дескать, только выполнял приказы, а фон Риббентроп клянется, что дипломаты Гитлера не отвечают за солдат Гитлера.

Я их увидел. Об этом часе я думал под Ржевом, у горевшего Брянска, в Киеве – перед Бабьим Яром, в Минске и в Вильно. Сейчас эти люди представляют собой фашизм – двадцать… Могло быть куда больше, но ведь судят не только их. Я гляжу на маски, и я вспоминаю их дела – улицы Парижа, по которым шли солдаты Кейтеля, наших замученных девушек, над которыми измывался Заукель, горе Польши, где резвился Франк, миллионы замученных евреев по наущению Штрейхера, пепел Белоруссии – там правил Альфред Розенберг. Разве только восемь судей их судят? Нет, в зале суда мои братья, мои сестры, пленные, уморенные голодом, задушенные в душегубках, тени Майданека и Освенцима, и Треблинки и тени заложников, и пепел русских городов, и черная рана Ленинграда. Судит человечество и судит каждый честный человек.

В судебном зале барельеф: Адам и Ева. Может быть, немецкие воришки, которых когда-то здесь судили, и думали о грехопадении. Но двадцать извергов не нуждаются в таком напоминании: они хорошо знают, что делали, – этих никто не соблазнял, они сами соблазнили добычей миллионы своих соотечественников. Когда Геринга спросили, какую должность занимал он в третьем рейхе, он стал считать по пальцам свои титулы и насчитав десять, усмехнулся: «хватит!». Он все же не забыл упомянуть, что он был «начальником имперского лесного управления» и «председателем имперской охоты». Зато он умолчал о тресте «Герман Геринг». С этим толстым весельчаком связаны все преступления фашизма – от поджога рейхстага до поджога Европы. Обучая фашистских недорослей, как убивать беззащитных, Геринг говорил: «Всю ответственность я беру на себя». Теперь он жаждет одного: уйти от ответственности. Он думает изумить если не мир, то, по крайней мере, журналистов своей любезностью, он роняет улыбки и вздохи, как прежде он кидал на мирные города фугаски. Он кротко жует галеты. Может быть, мы забыли, как он деловито сожрал Чехословакию? Не он ли организовал голод в захваченных немцами странах? Но он ли объел, раздел и разул Европу? Еще в довоенное время он назвал одну из своих статей «Искусство нападать». Теперь то и дело он шлет взволнованные записочки своему адвокату: он изучает новое искусство – он защищает не Германию, а толстого Германа. Автор знаменитой «Зеленой папки», он хотел превратить Россию в немецкую колонию. Теперь он с притворным восхищением смотрит на погоны советских офицеров. Этот предводитель фашистских орд – ко всему тривиальный воришка. В 1940 году, когда немцы только-только начинали обирать Европу. Геринг уже хвастал перед Розенбергом: «У меня самая богатая коллекция живописи и скульптуры». Он сжигал города, но свозил в свой дом картины, он вешал девушек и собирал статуи нимф. Несмотря на тюремный режим, он и теперь тучен: пиявка, нажравшаяся крови, и не веревку придется для него приготовить, а солидный морской канат.

Психующего Гесса фашисты называли «совестью нацистской партии». Как будто может быть совесть у бессовестных! Во время заседаний он читает полицейские романы: он слишком хорошо все помнит, этот беспамятный, и рассказами о мелких преступлениях он хочет отвлечь себя от тех неслыханных злодеяний, которые он совершил. Глядя на советский флаг рядом с английским, он, наверно, вспоминает майскую ночь и прыжок в Шотландии. Он думал пить русскую водку и курить английские сигареты. Вместо этого его привезли в Нюрнберг. Что же ему делать, как не прикидываться Рудольфом Непомнящим?

Бывший фельдмаршал Кейтель – типичный солдафон: грубое лицо, грубые манеры. Он верно служил своему окаянному фюреру, и даже немецкие генералы, сидя в лакейской, называли этого лакея Гитлера «Лакейтелем». Однако он был не простым лакеем и ему незачем прибедняться: невинных он истреблял не по приказу, а по вдохновению. Он разработал план коварного нападения на Советский Союз: «план Барбаросса». Здесь стоит отметить, что, как гангстеры, фашистские главари, подготовляя свои кровавые дела, называли их по-блатному. Если захват России был «планом Барбаросса», то захват Австрии именовался «планом Отто», а готовившееся с помощью генерала Франко нападение на Гибралтар обозначалось: «предприятие Феликс». Кейтель приказал «стереть Петербург с лица земли». Он ввел клеймение советских военнопленных. Он изрек: «На Востоке жизнь ничего не стоит». Однако он высоко ценит свою жизнь: этот убийца миллионов хочет еще задержаться на земле, которая перед ним расступается. Вряд ли во многом уступает Кейтелю генерал Йодль. Этот тоже говорил, что Россию нужно усмирить огнем и свинцом. Теперь он нервно позевывает и прячется за широкую спину Кейтеля. Однако и его заметят. Семь лет тому назад в Нюрнберге Иодль начинал свое восхождение: именно здесь он разработал план захвата Чехословакии. Пусть и закончит в Нюрнберге свою скверную жизнь.

Иоахим фон Риббентроп забыл все изыски прошлого, будучи коми-вояжером, он походил на жулика, будучи дипломатом, он походил на коми-вояжера. Он всегда опаздывал в осознании своего нового положения, теперь он предвосхищает близкое будущее: он еще только подсудимый, но уже похож на повешенного. Правда, порой он оживает, он хочет тогда выдать себя за дипломата. Но это наивно: перед нами гангстер. Он тщательно подготовлял захват Австрии, Чехословакии, Польши. Он прикрывал фраком лом и отмычку. Ему принадлежат вполне откровенные слова: «Хлеб и сырье России могут нас вполне устроить»... Он ответит за тот хлеб: на него показывают пальцами миллионы свидетелей – матери, потерявшие сыновей, вдовы, сироты, Россия.

Альфред Розенберг считался у фашистов «специалистом по русским делам»: он учился когда-то в Москве и говорил по-русски с акцентом прибалтийского немца. Это теоретик разбоя, философ грабежа. Вор еще не виданного в истории масштаба, он грабил и при этом философствовал. Он заявил: «Через двадцать или через сто лет русские сами поймут, что Россия должна стать жизненным пространством для Германии». Он грабил и оптом, и в розницу. Он вывозил пшеницу из России, но не брезгал и мелочами, – так, например, он заботился о том, чтобы у евреев вырывали золотые зубы «за час или за два до операции» (так называли фашисты казни). Это соперник Геринга: он тоже обожает произведения искусства. Он организовал целое воровское предприятие «Эйнзацштаб Розенберга» – вывозил из захваченных стран книги, полотна, статуи.

Можно продолжить эту галерею «эстетов»: палач Польши Ганс Франк, лысый и отвратительный человечек, тоже стащил картину Леонардо да Винчи. Он говорит: «Я затрудняюсь сказать, сколько стоит эта картина, – я не знаток, притом цены на такие вещи меняются, но это очень ценная вещица...» Франк организовал в Польше знаменитые «лагеря смерти», истребил миллионы поляков и евреев. Он составил восторженный отчет об уничтожении варшавского гетто, в котором сообщал, что канализационные трубы, в которых укрывались отдельные спасшиеся, он затопил водой. Он не забывал при этом о барышах: считал, сколько пар штанов он получил после уничтожения гетто, и добавлял: «Из-под развалин может быть извлечен металлический лом». Конечно, теперь он отпирается, сваливает все на Гиммлера; он, видите ли, не казнил, он только «переселял» с земли в землю. Он говорит скромно: «Я был только административным карликом». А был он всемогущим губернатором удушенной Польши. Этот карлик за день пожирал десятки тысяч людей. Он на заседаниях присутствует в больших дымчатых очках, и только раз я увидел его глаза: глаза хорька в капкане.

Юлиус Штрейхер похож на старую жабу. На его совести миллионы евреев всех европейских стран. Он разводит руками: помилуйте, разве он лично убивал! Он только хотел переселить евреев в Палестину. А кто-то его не понял... Он сам сторонник Герцля и сионист. Трудно придумать ложь глупее, как трудно себе представить физиономию гнуснее. Я хотел бы забыть эту жабу, когда ее, как Франко, как прочих злодеев, «переселят» в землю.

Вот тупой молодчик Бальдур фон Ширах, бездарный виршеплет и организатор «гитлерюгенд». Он еще недавно говорил: «Мы все смертны, только Гитлер бессмертен». Теперь он придерживается другого мнения: он хочет жить. Он называл планы фюрера «идеями полубога», теперь он говорит: «Идеи фюрера были порой идиотическими». Вот старый мюнхенский полицейский Вильгельм Фрик с рыбьими выпуклыми и пустыми глазами. Он был министром внутренних дел, и до 1943 года сам Гиммлер подчинялся ему. Вот палач Голландии – Зейсс-Инкварт, специалист по заложникам. Вот главный торговец рабами, юркий рыжий Заукель. Вот палач Чехословакии фон Нейрат. Гитлер ему сказал: «Вы человек современный, то есть хладнокровный, и справитесь с чехами», и фон Нейрат стал хладнокровно убивать чехов.

Они все были «современными», – не моргая, душили детей, только их время кончилось, страшное время безвременья. На процессе выяснилось, что еще в 1937 году Геринг говорил, что немцы будут воевать «по расписанию» и закончат захват чужих стран к 1945 году. Он не ошибся в дате, он ошибся в результате: Красная Армия недаром воевала четыре лютых года, – она изменила немецкое расписание: в 1945 году сверхчеловеков взяли за шиворот. И вот они на скамье подсудимых.

На историю много клеветали, называли ее бездушной, несправедливой, слепой. Но есть у нее и ум, и сердце, и мораль. Об этом говорит суд в полуразрушенном дворце правосудия, где сквозняки, толпы журналистов, длинные заседания и где, однако, чувствуешь горячее дыхание истории. Повесят двадцать преступников: того требует совесть. Но осудят не только фашистов – фашизм. Осудят тех, кто его породил, и тех, кто хочет его воскресить, предтеч и наследников. Народы слишком много пережили горя, и они не сводят глаз с Нюрнберга недаром здесь и старая черногорка, детей которой немцы закопали, и друзья Габриеля Пери, и та женщина из Мариуполя, которая говорила мне, что, когда ее дочку немцы раздели, девочка плакала: «Холодно, дяденька, я не хочу купаться», а «дяденька» ее закопал живой, здесь и вдова русского солдата, здесь и дети из Лидице, здесь все, все мои близкие, все друзья, люди, в ком только есть сердце, и все они говорят: «Уберите с земли фашистов! Уберите из душ, из голов семя фашизма. Пусть будут колосья, и дети, и города, и стихи, и пусть будет жизнь. Смерть смерти!».

Завтра выезжаю в Прагу, жду там телеграмм от вас и от жены. Прошу статью о процессе проверить, чтобы не было искажений. Привет. Илья Эренбург. НЮРНБЕРГ. 30 ноября